Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) Максим Гуреев, Мария Метлицкая, Оксана Лисковая и др.

(Пока оценок нет)

Название: Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
Автор: Максим Гуреев, Мария Метлицкая, Оксана Лисковая, Елена Исаева, Роман Сенчин, Анна Фёдорова, Елена Усачева, Елена Нестерина, Маша Трауб, Анна Хрусталева, Максим Лаврентьев, Стелла Прюдон, Татьяна Булатова
Год: 2016
Жанр: Современная русская литература

О книге «Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)» Максим Гуреев, Мария Метлицкая, Оксана Лисковая и др.

Материнская любовь не знает границ, любящие матери не знают меры, а дети – маленькие и уже взрослые – не знают, как правильно на эту любовь ответить. Как соответствовать маминым представлениям о хорошем ребёнке? Как жить, чтобы она была вами довольна? Как себя вести, чтобы не бесить её, а радовать? Ответы на эти вопросы – в нашем сборнике рассказов современных писателей.

На нашем сайте о книгах lifeinbooks.net вы можете бесплатно скачать и читать онлайн книгу Максим Гуреев, Мария Метлицкая, Оксана Лисковая, Елена Исаева, Роман Сенчин, Анна Фёдорова, Елена Усачева, Елена Нестерина, Маша Трауб, Анна Хрусталева, Максим Лаврентьев, Стелла Прюдон, Татьяна Булатова «Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)» в форматах epub, fb2, txt, rtf. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

© Метлицкая М., 2016

© Прюдон С., 2016

© Усачева Е., 2016

© Хрусталева А., 2016

© Булатова Т., 2016

© Гуреев М., 2016

© Лисковая О., 2016

© Сенчин Р., 2016

© Федорова А., 2016

© Трауб М., 2016

© Нестерина Е., 2016

© Лаврентьев М., 2016

© Исаева Е., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Мария Метлицкая
Алик – прекрасный сын

Соседей, как и родственников, не выбирают. Хотя нет, не так. С несимпатичными родственниками ты можешь позволить себе не общаться, а вот с соседями – хочешь не хочешь, а приходится, если только совсем дело не дойдёт до откровенного конфликта. Но мы же интеллигентные люди. Или пытаемся ими быть. Или хотя бы казаться. Да ещё есть такие соседи, от которых никуда не деться. В смысле, не спрятаться. Особенно если вы соседи по даче, участки по восемь соток и у вас один общий забор. В общем, секс для бедных.

Хозяин дома Виктор Сергеевич, отставник, человек суровый и прямой, был категоричен и считал, что с соседями точно не подфартило. А вот его супруга Евгения Семёновна, женщина тихая и интеллигентная, учительница музыки, была более терпима и к тому же жалостлива, впрочем, как почти любая женщина.

Теперь о том, кого она жалела.

Соседская семья состояла из четырёх человек: собственно хозяйка, глава семьи и рулевой Клара Борисовна Брудно, мать двоих детей и женщина практически разведённая, но об этом позже; двое её детей – сын Алик и дочка Инка; и престарелая мать Фаина. Без отчества. Просто Фаина.

Теперь подробности. Клара была женщиной своеобразной. Крупной. Яркой. Шумной. Всё это мягко говоря. Если ближе к реалиям, то не просто крупной, а откровенной толстухой. Объёмным было всё – плечи, руки, грудь (о да-а!), бёдра, ноги, живот. Всё – с излишком. Яркой – да, это правда. Лицо её было преувеличенно рельефным – большие тёмные навыкате глаза, густые брови, мощный широкий нос и крупные, слегка вывернутые губы. Всё это буйство и великолепие обрамляли вьющиеся мелким бесом тёмные и пышные волосы, которые Клара закручивала в витиеватую и объёмную башню. Дополнялось всё это яркой бордовой помадой и тяжёлыми «цыганскими» золотыми серьгами в ушах. Полные руки с коротко остриженными ногтями, на которых толстым и неровным слоем лежал облупившийся лак. Одевалась она тоже – будьте любезны: в жару тонкое нижнее трико по колено, розовый атласный лифчик, сшитый на заказ (такие объёмы советская промышленность предпочитала не замечать), а поверх всего этого надевался длинный фартук с карманом. Если спереди вид был куда-никуда, то когда Клара поворачивалась задом… Картинка не для слабонервных.

Хозяйка она была ещё та – к мытью посуды приступала, только когда заканчивалась последняя чистая тарелка или вилка. А обед она готовила так: в большую, литров шесть, кастрюлю опускала кости, купленные в кулинарии по двадцать пять копеек за кило. Это были даже не кости, а большие и страшные мослы, освобождённые от мяса почти до блеска. Они вываривались часа три-четыре, потом щедрой рукой Клара кидала в чан крупно наструганные бруски картошки, свёклы, моркови и лука. В довершение в это гастрономическое извращение всыпалась любая крупа: гречка, пшено, рис – всё, что оказывалось в данный момент под рукой. Этот кулинарный шедевр Клара называла обедом. Готовился он, естественно, на неделю. То же страшноватое варево предлагалось заодно и на ужин. Хлеб, правда, что на обед, что на ужин, резался щедро, крупными ломтями – батон белого и буханка чёрного.

По выходным (читай, праздник) делалась немыслимая по размеру яичница – праздник для детей, но и это нехитрое блюдо Клара умудрялась испортить, добавляя туда отварную картошку и вермишель. Хотя понять её было можно – все постоянно хотели есть, особенно старая Фаина. Фаина эта вообще была штучка – крошечная, сухонькая, с тощей седой косицей, в которую непременно вплеталась сечённая по краям мятая атласная ленточка грязно-розового цвета, тоже видавшая виды. Считалось, что Фаина занимается огородом – Клара её называла Мичуриным. Действительно, она маячила на участке весь световой день – что-то пропалывала, рыхлила, пересаживала. Не росло ничего. Даже элементарный лук вырастить не получалось, не говоря об огурцах, редиске и прочем. Потом она додумалась удобрять своё хозяйство отходами человеческого организма, помешивая весь этот ужас длинной палкой в старой жестяной бочке. Но тут не выдержала даже спокойная соседка Евгения Семёновна и попросила прекратить эти опыты. Примерно в час дня Фаина взывала к совести дочери и требовала обед.

Клара громко возмущалась:

– Такая тощая, а столько жрёшь!

Фаина оправдывалась:

– Я же занимаюсь физическим трудом.

– Ха! – громогласно, участков эдак на пять, восклицала Клара. – А где результат твоего труда?

Домочадцев она называла иждивенцами, правда, о каждом говорила с разной интонацией. О Фаине – с лёгким презрением и пренебрежением, о сыне Алике – гневно и почти с ненавистью, а о дочке Инне – с лёгкой и нежной иронией.

Инну, довольно хорошенькую, молчаливую и туповатую кудрявую толстушку, Клара обожала, это была её единственная и ярая страсть. На улицу, где шла вольная жизнь местных детей, девочка выходила молча, бочком, на велосипеде не каталась, в салки и казаки-разбойники не играла, тихо посапывая, сидела на бревне и жевала горбушки, распиханные по многочисленным карманам грязноватого сарафана. Брата её Алика тоже всерьёз особо не принимали – тощий, носатый, с вечными соплями, хлюпающий ханурик в сатиновых трусах. Ни толку от него, ни проку. Но его жалели, не гнали и, всегда неохотно вздыхая, брали в игру. Клару, конечно же, осуждали. Два родных ребёнка – и такая разница в отношении! Допустим, бывают у матери любимчики, хотя это странно, но факт – бывают. Но чтобы одного ребёнка так откровенно, не стесняясь, лелеять, а второго, мягко говоря, не замечать! Впрочем, все они там были с большими прибабахами.

– Чего? – не сразу откликалась дочь.

– Иди, солнышко, кофе пить, – ворковала Клара.

Конечно, это был не кофе – кофе был им просто не по карману, – а какое-то пойло, дешёвый напиток, но к нему полагались пряники или овсяное печенье, немыслимые лакомства, достававшиеся из глубоких и никому не ведомых Клариных тайников. Клара и дочка усаживались на веранде и начинали пировать. Фаина сидела на грядках и водила носом – её на эти пиршества не приглашали, а Алика и подавно. Евгения Семёновна не выдерживала, подходила к общему забору и тихо выговаривала Кларе – за мать, за Алика. Клара не обижалась, а отвечала спокойно:

– Что вы, Евгения Семёновна, Фаине кофе вредно, спать ночью не будет. А этот малахольный и так по ночам ссытся – это в тринадцать-то лет! Ну их! – махала рукой Клара, облизывая крошки с толстых накрашенных губ.

Евгения Семёновна качала головой и Клару осуждала:

– Ведь он тоже ваш сын, Клара, а как приёмыш, ей-богу.

– Ох, – вздыхала Клара, закатывая глаза, – вы же знаете, Евгения Семёновна, Алик у меня от этого изверга (так обозначался первый Кларин муж). Такой же шаромыжник растёт, как его отец. Ни тпру ни ну. Нахлебалась я с ним – во! – Клара проводила рукой по горлу. – Ну, сами знаете, – деловито добавляла она. – Не жизнь была – пыточная камера. А Иннуся, – взгляд её влажнел и останавливался, – знаете ведь, от любимого человека. И это большая разница! – Клара назидательно поднимала похожий на сардельку указательный палец.

– Бросьте, Клара, – сердилась Евгения Семёновна, – дети тут ни при чём. Сначала рожаете от кого попало, а потом свои обиды и комплексы на них вымещаете.

Клара тяжело вздыхала – соглашаться ей уже надоело, это было не в её характере. Тогда она укоряла соседку:

– Вы, Евгения Семёновна, пе-да-гог, – произносила она по слогам. – У вас всё по науке, а жизнь – это жизнь. – И, не выдерживая, начинала хамить: – Да и что вы в этом смыслите! Своих-то у вас нет! – И, развернувшись, чувствуя себя при этом победительницей и единственно правой, она с достоинством удалялась от забора, демонстрируя несвежее фиолетовое трико.

Евгения Семёновна расстраивалась, даже плакала – от обиды и хамства. Уходила в дом и переживала, долго, до вечера. Муж её ругал:

– Куда ты лезешь! Дура ты, а не она! Нашла с кем связываться – с этой непробиваемой хамкой и торгашкой. Удивительно, – кипятился он, – ну ничему тебя жизнь не учит. Сиди на участке и не лезь в чужие жизни.

– Мне ребёнка жалко! – всхлипывая, оправдывалась Евгения Семёновна.

– Заведи себе кота, – резко бросал муж и хлопал дверью.

Прожив долгую жизнь, внутренне они так и не смирились со своей бездетностью. Дернул же чёрт Евгению Семёновну тогда, зимой 79‑го, в страшенный мороз и гололёд, будучи на шестом месяце, отправиться с подругой в кино. Идти не хотелось, но, как всегда, было трудно отказаться. Упала она почти у подъезда – страшно ударилась затылком, так, что не спасла отлетевшая в сугроб песцовая шапка. Потеряла сознание, и сколько пролежала она на льду, одному Богу известно. У неё было сотрясение мозга, ночью начались боли и рвота. Ребёнка она потеряла. Как следствие – сильнейший стресс, депрессия, жить тогда вообще не хотелось. Вылезала из этого годами, с невероятным трудом. Усугубляло ещё и страшное чувство вины – перед младенцем, а главное, перед мужем. Забеременеть ей так больше и не удалось – сколько ни старалась, ни лечилась. Чувствовала, что муж её так и не простил, хотя сказал всего одну фразу: «Эх, Женя, Женя…»

К сорока годам, поняв окончательно, что борьба бессмысленна, робко заговорила с мужем о возможности взять младенца в детском доме. Он тяжело посмотрел на неё и сказал:

Тогда она ещё раз убедилась – не простил. Значит, не простит никогда. Жизнь была ей тягостна и порой невыносима – к чудовищной, неустанной боли прочно приклеилось чувство неизбывной вины. И каждый раз, глядя на небрежное Кларино материнство, она думала о вселенской несправедливости – такой, как эта , Бог дал двоих, а ей – ни одного. За что, Господи, за один необдуманный шаг, даже не за проступок, – и такая кара, такая непосильная плата. Ах, какой бы она могла быть матерью!

Бездетные женщины обычно испытывают к чужим отпрыскам либо полное безразличие и неприятие, либо глубокую и тщательно скрываемую нежность и жалость.

Евгения Семёновна жалела неприкаянного Клариного сына Алика, переживая и яростную обиду, и тихую скорбь, и непреодолимое желание обогреть, накормить и просто обнять, прижать к своему изболевшемуся сердцу. Пару раз, в бессонницу, ей приходила в голову дикая мысль – забрать Алика у Клары. В том, что та легко откажется от него, Евгения Семёновна практически не сомневалась. Мысленно она выстраивала свои долгие монологи, переходящие в не менее долгие диалоги с Кларой. Монологи ей казались убедительными, основанными на убеждённости в Кларином благоразумии. Аргументы были бесспорны: «Ты одна, бедствуешь, двоих тебе не поднять. Рвёшься, бедная, бьёшься. А мы – обеспеченные люди: прекрасная квартира в центре, машина, дача; да-да, конечно, у тебя тоже, но ты всё же не ровняй кирпичный дом с печкой и душем и твою, прости, Клара, развалюху. А образование? У Алика, между прочим, прекрасный слух. Музыканта, конечно, из него не выйдет, поздновато, а так, для общего образования… И библиотека у нас прекрасная. И у него будет отдельная комната».

Словом, все «за». Евгения Семёновна представляла удивлённое Кларино лицо. Скорее всего, она не согласится сразу, нет, конечно, Клара расчётлива и примитивно хитра. Наверняка сначала схамит – типа, в своём ли вы уме, Евгения Семёновна? А потом придёт в себя, подумает, прикинет выгоду от этого предприятия и наверняка согласится.

На самый крайний случай у Евгении Семёновны имелся последний довод склонить соседку на сделку – старинная наследная брошь, даже не брошь, а какой-то орден, что ли, в общем, звезда, острые лучи которой были плотно усеяны разной величины бриллиантами, а в середине располагался довольно крупный кровавый рубин. Звезду эту перед смертью ей сунула тётушка, сестра матери, за которой Евгения Семёновна ходила последние три года перед её смертью. От мужа она этот подарок утаила и из-за этого тоже умудрялась страдать. Но сильнее оказалась постоянно точившая мысль, что в конце концов, по всей логике, он всё же её бросит, уйдёт, заведёт себе ребёнка на стороне, непременно уйдёт. А эта цацка – всё же кусок хлеба на чёрный день, на одинокую старость. Вполне себе оправдание. Теперь она думала, что предложит Кларе эту самую звезду, та, конечно, не сможет отказаться – такое богатство! Инночкино приданое.

Но после этих изнуряющих монологов Евгения Семёновна понимала, что без мужниного слова начинать беседу с Кларой невозможно. Пыталась завлечь Алика в дом – не только из корыстных целей, а в первую очередь из жалости. Звала его, он заходил – боком, потупив взор: тощий, взъерошенный, грязный, нелепый. Она его сажала на кухне и кормила бутербродами с дефицитной сухой колбасой, щедро сыпала в вазочку шоколадные конфеты, и сердце её сладко замирало, когда этот, в сущности, неприятный чужой ребёнок, вытирая мокрый нос тыльной стороной грязной, с нестрижеными ногтями руки, жадно глотал куски, неловко разворачивал конфеты, нечаянно проливал чай, тихо говорил «спасибо» и пятился к двери.

– Алик! – кричала она ему вслед. – Завтра заходи непременно!

Ещё больше смущаясь и мучительно краснея, он кивал, своим худым телом почти просачивался в узкую щель калитки – и убегал на свободу.

Она пыталась заводить разговор с мужем издалека, подобострастно спрашивая:

– Чудный мальчишка, правда?

Муж поднимал на неё глаза, несколько минут молча смотрел и, тяжёло вздыхая, говорил:

– Займись чем-нибудь, Женя. Полезным трудом, что ли. Или иди почитай. – И, помолчав, добавлял: – Не приваживай его, Женя, это неправильно. Там семья и там своя жизнь. Это всё не нашего ума дело. И не придумывай себе ничего. – Он резко вставал из-за стола и бросал ей: – А парень, кстати, действительно малахольный, эта дура Клара права. Дикий какой-то и грязный, – заключал он, брезгливо сморщившись.

Евгения Семёновна поняла, что ничего из её затеи не выйдет. Никогда, никогда муж не согласится взять Алика. И чутьё ей подсказывало: «Даже не вздумай начинать с ним этот дурацкий разговор. Из дур потом до конца жизни не вылезешь». Муж был человек резкий и без церемоний. В общем, затею эту она оставила и думать об этом себе запретила – ещё одна зарубка на сердце. Мало их, что ли? Подумаешь, ещё одна. Оставалось только по-воровски, в отсутствие мужа, зазывать Алика на чай. И мысленно голубить его, стесняясь своих чувств, – дотронуться до него она не решалась.

А у соседей разгорались очередные страсти. Обычно за лето два-три раза наезжал бывший Кларин муж, отец Алика. Клара называла его хануриком. Он и вправду был ханурик – тощий, носатый, с тревожным взглядом бегающих глаз, с тонкими, какими-то острыми пальцами, теребящими угол рубашки или брючный ремень. Приезжал он скорее к Кларе, чем к Алику. Алик его тоже особенно не интересовал, а Клару он продолжал страстно обожать – и это было видно невооружённым глазом. От станции он шёл быстро, вприпрыжку, задирая ноги в растоптанных коричневых сандалиях. В правой руке держал видавший виды дешёвый дерматиновый портфель, а в левой торжественно нёс картонную коробку с бисквитным тортом – Клара обожала сладкое. Ни о каком подарке сыну – ни о самой дешёвой пластмассовой машинке, ни о паре клетчатых ковбоек, ни о новых брюках – речи не было, ему это и в голову не приходило. Ехал он повидаться с любовью всей своей жизни, коварно ему изменившей когда-то с его же начальником. Он долго маялся у калитки, не решаясь войти, и, покашливая от волнения, срывающимся на фальцет голосом жалобно вскрикивал: «Клара, Клара!»

Клара не слышала – она была в доме, варила обед. На участке копошилась Фаина, на крики бывшего зятя особо не реагируя. Спустя примерно полчаса она поднимала голову и спрашивала недоумённо:

– Чего орёшь?

– Фаина Матвеевна, – жалобно просил он, – позовите, пожалуйста, Кларочку.

Фаина распрямлялась, не спеша тёрла затёкшую спину, ещё минут десять думала, а стоит ли вообще реагировать на просьбу этого товарища, и, повздыхав, медленно направлялась к дому позвать дочь. Клара возникала на крыльце – гордый вид, руки в боки.

– Ну, – кричала она с крыльца, – что припёрся? Чего надо?

– Кларочка, можно зайти? – заискивал бывший муж и уже просовывал узкую ладонь в щель между штакетником, пытаясь скинуть ржавый металлический крючок, запиравший калитку изнутри.

Клара, в той же воинственной позе, подбоченясь, с ножом или поварёшкой в руке, молча и неодобрительно смотрела на эти действия.

Жалко улыбаясь, отец Алика протискивался в калитку и шёл по тропинке к дому, но вход туда перегораживала мощным телом любовь всей его жизни – Клара.

Ничего-ничего, главное – пустили, радовался он и присаживался на шаткой скамеечке у дома, ставил коробку с тортом, вынимал клетчатый платок и долго и тщательно вытирал им вспотевшее лицо.

– Жарко! – оправдывался он.

Клара молчала. Тогда, поняв в очередной раз, что здесь ему ничего не предложат, он жалобно просил принести ему водички. Так и говорил – «водички».

Клара слегка медлила, потом разворачивалась и уходила в дом за водой, а он вытягивался в струнку, трепеща, сладко замирал, с восторгом и страстью глядя на её ещё крепкие ноги и могучие ягодицы, грозно перекатывающиеся в фиолетовом трико.

Клара выносила воды в ковшике – ещё чего, в чашке подавать. Он жадно пил, а она с ненавистью смотрела на его острый кадык.

– Ну! – повторяла она нетерпеливо.

Бывший муж мелко и торопливо кивал, приговаривая:

– Да-да, конечно, сейчас, сейчас, Кларочка. – И дрожащей рукой суетливо вытаскивал из кармана брюк мятый конверт. – Здесь всё за четыре месяца, Кларочка, – суетился он.

Это были алименты на Алика.

Клара открывала конверт, пересчитывала деньги, результатом, видимо, довольна не была, но настроение у неё явно улучшалось.

– Чай будешь? – великодушно спрашивала она.

Бывший муж счастливо кивал – не гонит, не гонит, ещё какое-то время он побудет возле неё! Они заходили в дом, и он подобострастно спрашивал:

– Как дети, как Инночка?

Не как Алик – родной сын, а как Инночка – материнское счастье, родившаяся от соперника. Знал, чем потрафить. И Клара извергала свой гневный монолог – денег не хватает, бьётся как рыба об лёд, мать совсем в маразме, все постоянно просят жрать, рвут её буквально на куски – поди подними двоих детей!

– Алик – бестолочь! Такой же болван, как и ты! Малахольный, одним словом, – мстительно и с явным удовольствием сообщала Клара бывшему мужу. – Только бы мяч гонять целыми днями, ни толку от него, ни помощи! Инночка, – взгляд при этом у неё теплел, – конечно, прелесть, единственное утешение в жизни, только это сердце и греет. А так не жизнь, а ярмо и каторга.

Бывший муж усиленно кивал, поддакивал, пил пустой чай и опять вытирал носовым платком мокрое лицо. А Фаина тем временем на скамейке столовой ложкой жадно поедала оставленный бисквитный торт, щедро украшенный разноцветными маслянистыми кремовыми розами. У неё был свой праздник.

– Алика позвать? – напоминала бывшему мужу Клара.

Он оживлённо кивал:

– Да-да, конечно. И Инночку тоже.

Клара выходила на крыльцо, и раздавался её зычный рык:

– Алик, Алик, иди домой, придурь небесная! – И сладко и нежно: – Иннуля, доченька, зайди на минутку!

Инна появлялась быстро – от дома она далеко не отходила. А вот Алик гонял где-то, счастливый, по посёлку на чьём-то велике, который великодушный хозяин предоставил ему на полчаса – из жалости и благородства.

Инна заходила и садилась на стул – молчком. Отец Алика расплывался в улыбке и гладил её по волосам.

– Чудная девочка, чудная. Красавица какая! – восхищался он.

Довольная Клара делано хмурилась и жёстко бросала:

– Да уж, не твоя порода! Удалась.

С лица бывшего мужа сползала улыбка, и начинали дрожать губы, но отвечать Кларе он не решался. Силы были явно не равны.

– Ну, всё, – объявляла Клара. – Некогда мне тут с тобой. Свидание окончено.

Он неловко и проворно вскакивал с табуретки, благодарил за чай, опять гладил Инну по голове и, суетливо прощаясь с Кларой, торопливо шёл к калитке. Довольная Фаина провожала его сытыми глазами, затянутыми плёночками катаракты, понимая, что сейчас, когда грозная дочь увидит наполовину пустую коробку от торта, разгорится нешуточный скандал.

По центральной улице, называемой в народе просекой, смешно, прыгающей походкой шёл к станции немолодой, тощий и лысоватый мужчина. Заметив стайку местных мальчишек, он, прищурясь, слегка всматривался – один, на стремительно отъезжающем велосипеде, тощий, голенастый и темноволосый, был похож на его сына Алика. Наверное, он, равнодушно отмечал про себя мужчина, но бросал взгляд на часы и не окликал мальчишку. Во‑первых, торопился в Москву, а во‑вторых, особенно было и неохота. В конце концов, приезжал он сюда не за этим. А то, за чем приезжал, он и так получил. Сполна. И был почти счастлив.

– Видали? – Клара висела на заборе, призывая Евгению Семёновну, сидевшую с тяпкой на грядке клубники, к разговору.

Евгения Семёновна поднимала голову, вставая, выпрямлялась. Она бывала почти рада короткой передышке – возиться в огороде не очень-то любила, просто муж очень любил клубнику.

– Видали? – грозно вопрошала Клара. – Шляется, чёрт малахольный, глаза б мои его не видели. Деньги привёз – ха! Слёзы, а не деньги!

– Ну, Клара, вы несправедливы, – откликалась Евгения Семёновна. – По-моему, он человек порядочный, вы за ним не бегаете, да и потом, любит, видно, вас. Простил измену, зла не держит.

– Любит, – возмущённо повторяла Клара, – ещё бы не любил! А вот я его, Евгения Семёновна, терпеть не могла. Ну просто не выносила. Ночью от отвращения вздрагивала, когда он до меня дотрагивался. Лучше с жабой спать, ей-богу.

«Тоже мне, Брижит Бардо», – вздыхала про себя Евгения Семёновна.

– А зачем же вы, Клара, за него замуж вышли? Если он был вам так неприятен? – поинтересовалась она однажды.

– Из-за квартиры, – просто и бесхитростно ответила Клара. – Мы же с матерью жили на Пресне, в коммуналке, в семиметровой комнате. Ещё девять семей. А тут хоромы – двухкомнатная, кухня, ванная. Он год за мной ходил, покоя не давал. А я ведь была хо-ро-шень-кая, – грустно вздохнув, по складам произнесла Клара, глядя куда-то вдаль.

Евгении Семёновне верилось в это с трудом. Но, словно желая подтвердить сказанное, Клара упорхнула в дом и тут же вернулась с целлофановым пакетом, полным фотографий.

«И вправду хорошенькая», – мысленно удивилась Евгения Семёновна. Молодую Клару она не знала – эту дачу они с мужем купили всего около десяти лет назад, когда Клара уже выглядела так, как сейчас. В молодости же она была похожа на крупную (ни в коем случае не громоздкую) и светлокожую мулатку – широкий нос, большие круглые карие глаза, пухлые яркие губы, короткие, вьющиеся мелким бесом чёрные волосы.

Да, тяжеловата, пожалуй, для девушки, но талия имеется, высокая большая грудь, крепко сбитые, сильные ноги. Необычная внешность, яркая, на такую точно обратишь внимание, обернёшься.

– Ну?! – нетерпеливо поинтересовалась мнением соседки Клара.

– Хорошенькая, – согласилась справедливая Евгения Семёновна. – Необычная такая.

– Вот именно! – подхватила Клара и грустно добавила: – А в любви никогда не везло.

Покопавшись в пакете, она извлекла на свет ещё одно фото и сунула под нос Евгении Семёновне: широко и крепко расставив ноги, стоял солидный и, видимо, высокий мужчина в белой майке и широких брюках. Лицо у него было крупное, значительное, взгляд уверенный и вызывающий. Было видно, что на этой земле на ногах он стоит уверенно и прочно – в прямом и переносном смысле.

– Кто это? – спросила Евгения Семёновна. – Ваша первая любовь?

– Ну, первая – не первая, – усмехнулась Клара, – но главная – это точно. Инночкин отец, – спустя минуту добавила она, и глаза при этом у неё увлажнились.

Евгения Семёновна однажды краем уха слышала от Фаины эту историю, банальную донельзя: был нелюбимый, постылый муж, а тут такой орёл светлоокий – его начальник. Сошлись, конечно, оба молодые, яркие, горячие, но у того – семья, дети. Правда, он Кларе ничего не обещал – так, увлёкся яркой, темпераментной бабёнкой. А она возьми да забеременей, да ещё и рожать собралась. Он уговаривал избавиться – она ни в какую. Хочу, говорит, частицу тебя иметь. Если не тебя, то хотя бы плоть твою. Он разозлился и бросил её, непокорную, – ни помощи, ни денег. А она в любовном угаре мужа выгнала – глаза, сказала, на тебя, постылого, не глядят. Лучше одной с двумя детьми, чем такая пытка – каждый день с тобой в постель ложиться и твоё дыхание нюхать. Муж, вечный её раб, из своей же квартиры покорно ушёл – только чтобы не раздражать, не злить. Ушёл к матери, в барак без удобств на Преображенке, в тайной надежде, что не справится одна с двумя детьми, просто не справится. И позовёт. На любовь он давно не рассчитывал. Но гордая Клара не позвала. Страдала, рвалась на части: трёхлетний Алик – сын от нелюбимого мужа, обожаемая дочка Инна – от любимого человека, бестолковая старуха мать. Колотилась, как могла: до школы в детском саду нянечкой, там хоть ели сытно, потом в школьном буфете – уже не так вольготно, но что-то выносила, обливаясь от страха холодным потом. Подъезды мыла в соседнем доме – в своём стеснялась. Потом научилась вязать шапки и шарфы из ровницы – шаблонные, примитивные и бесхитростные, но шерсть была почти дармовая: соседка работала на прядильной фабрике. Нашёлся и сбыт – родня этой соседки жила в Рязани, товар забирала с удовольствием. В Москве это не шло, а на периферии, в сёлах – отлетало будь здоров. Деньги невеликие, но худо-бедно с этого как-то кормились. Работать Клара уже не могла – инвалидность второй группы, что-то с щитовидкой, эндокринка совсем никуда, плюс астма – проклятая шерсть.

Евгения Семёновна представляла, что это была за жизнь.

Образования у Клары не имелось, каких-то способностей, к примеру к шитью, – тоже. Хозяйка она была никакая – ни фантазии, ни вкуса.

В доме нелепо громоздилась старая мебель – неудобные, громоздкие шкафы с незакрывающимися дверцами, шаткие, колченогие стулья, выцветшие линялые занавески, кастрюли с чёрными проплешинами отбитой эмали. От бестолковой матери, кроме её пенсии, помощи не было никакой. Оставить детей – кто-нибудь обязательно упадёт, коленки разобьёт, руку вывихнет. Дети, правда, нешебутные, но Алик нашкодить мог с удовольствием, тихо, исподтишка, а Инночка – точно ангел, сидела целый день, смотрела телевизор, не прекращая, жевала пряники. Правда, говорить начала после трёх, а буквы и к школе никак не могла запомнить. Не хочет – и всё. Неинтересно ей. Алик, тот книжки запоем читал и учился неплохо – тройка только по пению и физкультуре. А дочь – двойка на двойке, сидела за последней партой и молчала, в учебниках писателям носы и уши подрисовывала.

– Развивать её надо, – сетовала с досадой молодая учительница.

А как развивать, если ей всё неинтересно? В хоре петь Инночка не хотела, на танцы её не взяли, в художественный кружок тоже – простой домик с крышей нарисовать не могла.

«Ничего, – успокаивала себя Клара, нежно глядя на спящую дочку. Сердце её разрывалось от любви. – Ничего, зато хорошенькая, как куколка. Я тебя замуж удачно выдам, за приличного человека, не голодранца. Я тебе судьбу устрою, через себя перекинусь, а устрою. Только на тебя, моя красавица, одна надежда. Не на этого же малахольного, что с него возьмёшь – одни убытки!» – И она кидала гневный взгляд в угол комнаты, где на раскладушке, выпростав худющую, в цыпках, голенастую ногу, с полуоткрытым ртом, спал её нелюбимый сын. Потом, вздыхая, Клара нежно целовала спящую дочь.

На следующее лето Клара приехала на дачу с матерью и Инной. Для Алика удалось выхлопотать путёвку в лагерь на Азовском море. Всё повторялось чётко по сценарию – Фаина бестолково возилась в огороде, с гордостью демонстрируя соседям то жалкий, бледно-жёлтый, с мизинец, хвостик морковки, то кривоватую свёклу размером с орех, то полведра такой же мелкой картошки.

– Своя! – при этом с гордостью объявляла она.

Клара вздыхала и безнадёжно махала рукой. Инна всё толстела, грызла то сухари, то печенье, так же сидела кулём на бревне за калиткой, молчала и смотрела на мир красивыми, с яркой синевой, незаинтересованными, туповатыми глазами. Клара в своём неизменном дачном «наряде» варила свои неизменные обеды, стояла подбоченясь на крыльце, нещадно ругая мать, сцепляясь с соседями, всех критикуя и нахваливая свою ненаглядную дочь. Об Алике она не вспоминала.

Он приехал в конце августа сам, на электричке, с маленьким старым коричневым чемоданчиком – встречать с юга Клара его не поехала. Был он загорелый, сильно вымахавший, голенастый и по-прежнему нелепый и угловатый.

– Явился, малахольный, – тепло приветствовала его мать.

Алик привёз всем подарки: пластмассовую, блестящую, с камушками, заколку для сестры, маленький пёстрый платочек для бабки и шкатулку из ракушек для матери. Мать повертела в руках шкатулку и бросила:

– Надо на такое говно деньги тратить!

Евгения Семёновна – свидетельница этой сцены – расстроилась до слёз и, когда муж уехал в Москву, с гневом выговорила Кларе. Та искренне удивилась:

– Что вы, Евгения Семёновна, да не обиделся он вовсе. Ну правда, что деньги на ерунду-то тратить! Они же у нас считаные!

– Господи, Клара, но вы же не понимаете элементарных вещей! Вы вроде неплохая женщина, сами столько страдали! Откуда же такая чёрствость по отношению к собственному ребёнку! Мальчик старался, деньги на мороженое не проел, а вы так – наотмашь. Это, конечно, не моё дело, – горячилась Евгения Семёновна, – но смотреть на это просто невыносимо.

Клара с удивлением взглянула на соседку:

– Ну и не смотрите, Евгения Семёновна, займитесь своими делами. – И, развернувшись, она удалилась в дом.

Евгения Семёновна проплакала весь вечер – благо муж уехал и скрываться было не от кого.

«Господи, куда я лезу? Разве можно научить эту хабалку, это чудовище чувствовать? Бедный, бедный Алик! Несчастный мальчик!»

Вдруг в голову пришла простая и гениальная мысль. Забор! Конечно же, забор! Не жалкий прозрачный штакетник, безжалостно вываливающий на нас подробности чужой непонятной жизни, на которую невыносимо смотреть, а плотный, без единой щелочки, горбыль, высокий, два метра точно. Вот благо, вот спасение. И Евгения Семёновна, успокоившись, решила, что, как только приедет на выходные муж, она с ним поделится своими мыслями. А причину и придумывать не надо. Надоели. Просто надоели – и всё. Давно надо было сообразить, хватит сердце рвать невольными наблюдениями. Всё равно эту халду Клару с места не сдвинуть.

С таким вызывающим заголовком выпущен в свет сборник рассказов современных авторов. Как уже понятно из названия, объединены они темой взаимоотношений мам и детей.

Одного ребенка мать откровенно не любит, другого любит так, что для остальных места рядом быть уже не может. Как завоевать материнскую любовь и как от нее оградиться, если она переходит все мыслимые границы?

В сборник вошли рассказы Марии Метлицкой, Стеллы Прюдон, Елены Усачевой, Анны Хрусталевой, Татьяны Булатовой, Маши Трауб, Оксаны Лисковой, Анны Федоровой, Елены Нестериной, Елены Исаевой, Максима Гуреева, Романа Сенчина, Максима Лаврентьева.

Как видно по гендерному составу авторов сборника, женщин мамы чужие и свои «достали» в большей степени. К примеру, рассказы Стелы Прюдон «Счастье Конрада» и Анны Хрусталевой «Ля бемоль третьей октавы» как будто написаны одной рукой. Речь в них о молодых мужчинах, чьи мамы не состоялись в собственной профессиональной и семейной жизни и посвятили себя без остатка юным «гениям». Конрад руками мамы строит карьеру по партийной линии в Бундесвере, Ивана мама продвигает в знаменитые пианисты. Молодые мужчины хотели бы наладить и личную жизнь, но разве такие мамы это позволят? И вот уже и сами они согласны: никто лучше мамы не окружит заботой, пониманием, теплом.

Окутанный заботой, словно пуховым одеялом, Конрад быстро оклемался: он уже и не помнил, почему так сильно страдал еще неделю назад.

Стоит ему только сказать, что он о чем-то подумал, как мама тут же пытается уложить его в постель, обложить горчичниками, напичкать всей возможной народной медициной, и в завершение ритуала незамедлительно вызвать неотложку».

Цитаты из разных рассказов, а почерк у мам один: думают, что любовь, а на самом деле – эгоизм чистейшей воды.

И в этом случае повезло, если рядом с мамой вовремя окажется настоящий мужчина. Если кто и сможет остановить безумную мать, разрывающуюся между подготовкой школьных презентаций, рисованием стенгазет и лечением разбитых коленок любимого сыночка, то это он. Такое развитие событий – в рассказе Елены Усачевой «Когда взорвется Кракатау».

Но бывает в жизни и совершенно полярная ситуация: мама в тебя не верит, считает никчемным, а ты изо всех сил стараешься ей доказать обратное. Таков герой рассказа Марии Метлицкой «Алик прекрасный сын». Он очень любит маму, старается быть послушным, хорошо учиться, но мать упрямо не замечает успехов сына, обожая при этом совершенно глупую, некрасивую и внешне, и внутренне дочь. Алик все доказывает и доказывает маме, что он прекрасный сын: блестяще окончил вуз, переехал в Америку, купил дом на побережье и не только себе, но еще и маме. А мама все так же его игнорирует - все разговоры и заботы ее об Инночке.

На похоронах Алик безутешно плакал. Поставил Кларе памятник из розового мрамора. Написал трогательную эпитафию. Заказал у недешевого художника Кларин портрет по фотографии. Повесил его в спальне. Под портретом стояли живые цветы – всегда. Перед сном он тихо бормотал:
- Спокойной ночи, мамочка.

Просто диагноз. Но разве в жизни вы не встречались с такими Конрадами, Иванами, Аликами и их мамами. А сколько раз сами в течение дня вы звоните чаду, чтобы спросить, что поел, что делал, с кем гулял, даже если ему не 5, а 35?

В общем, ироничные и легкие рассказы станут хорошей возможностью для размышления и самоанализа.

Мама тебя любит, а ты ее бесишь! Рассказы современных писателей. - М.: Эксмо

Под броским и даже возмутительным названием сборника "Мама тебя любит, а ты ее бесишь!" скрываются рассказы-предостережения. Они о том, как непросты взаимоотношения матерей и детей. Любовь - она ведь разная и в общем-то штука сложная, особенно когда речь идет о любви матери к сыну.

Мамочки зачастую не знают меры этой любви. А дети, сколько бы лет им ни было, не всегда понимают, как правильно на эту любовь ответить. Да и есть ли вообще эти правильные ответы? Кажется, здесь можно только ступать аккуратно, по-кошачьи, чтобы попытаться понять друг друга. Но, увы, нащупать точки соприкосновения и не перешагнуть грань удается не всем. Я бы рекомендовала прочитать этот сборник всем мамам, потому что очень страшно, когда такая любовь, о которых пишут Анна Хрусталева, Мария Метлицкая, Стелла Прюдон и другие авторы альманаха, случается в жизни. Страдают и взрослые, и дети. Может, после прочтения этих историй, кому-то удастся не наступить на чужие грабли и последовать примерам разумного проявления светлых чувств к своему чаду.

Бывает любовь, лишающая человека самостоятельности, не дающая и шагу ступить… Мамы, проявляющие ее, прикрываются словами: я все для тебя делаю! Только вот оглянуться не успевают, как их ребенок уже далеко не ребенок. О такой прочитать можно в музыкальном и озорном рассказе Анны Хрусталевой "Ля-бемоль третьей октавы": "Подоткнув одеяло и потушив свет, Анна Михайловна еще пару минут постояла у кровати сына, привычно наблюдая, как успокаивается его дыхание, разглаживается до боли любимое, до каждой черточки, до каждой выемки знакомое лицо, как подрагивают длинные, такие же, как у нее, ресницы. Аккуратно убрала со лба сына прядь светлых волос. Вздохнула о чем-то. Наклонилась поцеловать бледный влажный висок. На цыпочках вышла и плотно закрыла за собой дверь, как делала это уже двадцать с лишним лет кряду". Анна Михайловна свою жизнь посвятила Ванюше, холила и лелеяла, вырастила гения, а он возьми да и влюбись. Да не просто влюбись, а в ту, что со своим мнением, ту, что от мамочки отвадить пытается, да и вовсе помешать волшебной карьере сыночка может. Как вразумить сына? Вовремя (или не вовремя?) сбежать из его жизни… Автор бодро и с чувством юмора преподносит нам историю юного музыканта и не чаявшей в нем души мамаши, но все же оставляет надежду на лучшее.

Чего не скажешь о другом рассказе - "Счастье Конрада" Стеллы Прюдон. Здесь мать, до того как отпустить сына в свободное плавание, успела натворить дел - воспитать абсолютно несамостоятельного и жалкого человека. Как ему жить дальше? Сложно! Тридцатишестилетний Конрад не живет с мамой, но она контролирует каждое его действие, звонит несколько раз в день и еженедельно ждет на выходные в гости. Конрад не возражает, но ему все же хочется какой-то личной жизни… Но однажды, соврав матери и все же отправившись впервые за границу в Россию из Германии, он понимает, что вдалеке от дома и без контроля мамы ему очень и очень страшно. Это путешествие не мужика, а мальчишки…

У Марии Метлицкой в рассказе "Алик - прекрасный сын" любовь, наоборот, сыновья: к матери, но безответная. Сын Алик для Клары малохольный и ненужный. В то время как для него мать, не сделавшая, по сути, ему ни грамма добра, - все на свете. Впрочем, когда он станет зарабатывать, перевезет все семейство в Америку и будет во всем потакать своей родне, и вправду задумаешься и согласишься - ненормальный!

К счастью, не все рассказы в сборнике заставляют читателя окунаться в семейные передряги. Есть и истории, чтобы улыбнуться. Например, "Мюша и Нюша" Максима Лаврентьева. "…мать для меня не один человек, а два. Мюша и Нюша. Разобраться, кто есть кто, несведущему человеку трудно; я помогу. Мюша добрая. Нюша злая", - пишет автор. Как волшебно воссоединятся два этих образа в глазах ребенка - вот что любопытно. Об этом в рассказе.

Это очень полезный сборник, если, конечно, мамы прочитают его загодя и осмыслят. Правда, его кренит как минимум на одного автора: что в книге делает рассказ Романа Сенчина "На черной лестнице", не совсем ясно. Видимо, просто придает весомости сборнику именем финалиста "Большой книги": на заданную тему в тексте ничего не найти.

Лучше было бы дополнить книгу статьей психолога, которая помогла бы ответить на вопрос: как воспитать "не мальчика, но мужа", правильно распределив материнскую любовь, не навредив?

Премьера многосерийного фильма "Шакал", Первый канал, 17 октября в 21.30, 18-20 октября в 21.35.

Детективный сериал "Шакал" - продолжение известного цикла многосерийных фильмов. Первые три части хорошо знакомы нашим зрителям. Это картины - "Мосгаз", "Палач", "Паук" - о громких уголовных делах 60-х, 70-х годов прошлого века, расследованием которых занимается опергруппа во главе с майором милиции Иваном Черкасовым.

Режиссером фильма "Шакал" снова стал Евгений Звездаков, снявший предыдущий фильм "Паук". Сценарий написала Зоя Кудря ("Адмиралъ", "Граница. Таежный роман", "Мосгаз", "Палач" и другие картины).

Начало 1970-х. Майор Черкасов и его команда расследуют новое дело. На этот раз речь идет об ограблениях. А это сфера отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности (ОБХСС). Во время грабежей бандиты беспощадно убивают свидетелей. Ограбления организованы четко и продуманно. И готовит их кто-то очень осведомленный. Руководство принимает решение объединить против "беспредельщиков" усилия двух ведомств московской милиции: МВД и ОБХСС.

"В "Шакале" у нас нет конкретного преступления, на котором мы бы сфокусировались, их будет целая серия, - говорит режиссер Звездаков. - Мы снимаем фильм о банде, которая грабит магазины, инкассаторов. Преступления были всегда, но зверски из автоматов до этого никто никого не расстреливал. Конфликт разрастается внутри органов внутренних дел. Понятия чести и морали потихоньку нивелируются, первые ростки коррупции дают всходы. Наш фильм - размышление о природе злодейства. А Шакал - это один из персонажей-инкогнито, который связан с бандой".

В фильме "Шакал" стало больше экшена - перестрелок, драк, погонь. Личной жизни героев будет также уделено много внимания. По словам Андрея Смолякова, его герою Черкасову придется пройти через искушения. Героиня Марии Андреевой - Оксана - постепенно превратится из смешливой девчонки в серьезного криминального репортера...

Премьера сериала "Восток-Запад", "Домашний", 17 октября в 21.00.

Это первый русско-турецкий сериал. Сюжет основан на реальных событиях. После череды неудачных попыток завести ребенка Татьяна (Евгения Лоза) вместе с мужем Игорем (Яков Кучеревский) решают прибегнуть к процедуре ЭКО. Ради этого они отправляются в Стамбул, где попадают на прием к всемирно известному репродуктологу Кемалю (Аднан Коч). Спустя пару недель девушка узнает о своей беременности, однако в этот момент выясняется, что у них с супругом генетическая несовместимость. Но кто тогда настоящий отец малыша?

Евгений Федоров и Оркестр Optimystica Презентация нового альбома, 16 октября, воскресенье, Москва, клуб "16 тонн".

Лидер питерской культовой группы Tequilajazzz Евгений Федоров - музыкант многих возможностей. Как сказали бы прежде, "человек-оркестр". И в самом деле: харизматичный, моментально опознаваемый - и внешне и по манере игры - Федоров пишет музыку для кино и сериалов, пробовался на главную роль в фильме "Трудно быть богом" и успешно прошел пробы в гриме и парике (но затем объявился Леонид Ярмольник, который в итоге и сыграл Румату). Но главное, он успешно продолжает карьеру сразу трех своих групп - Tequilajazzz, Zorge и собственно - Optimystica Orchestra. Последний состав самый уникальный: в нем время от времени собираются поиграть вместе музыканты из различных групп Санкт-Петербурга. А теперь и Москвы.

Схожая по форме система совместного и склонного к импровизациям музицирования, можно сказать по диалектическому принципу "единства и борьбы противоположностей", раньше успешно использовалась Сергеем Курехиным в "Поп-механике". А ныне - у "Оркестра оптимистов" (наверное, так можно перевести название). Теперь этот многолюдный и щедрый на музыкальные идеи проект выпускает новый альбом "Соленый, как солнце". Накануне обозреватель "РГ" разыскал Евгения Федорова в Санкт-Петербурге, где тот готовился к очередному концерту.

Optimystica Orchestra собираются не часто и по особым случаям.

Евгений Федоров: В последнее время мы собираемся уже довольно часто - нас приглашают на фестивали, или участвовать в благотворительных мероприятиях. Да и без повода теперь нередко концертируем, записываемся в студии. А в течение этого года записали и новую пластинку. С нами играет уже много разных музыкантов, всех не перечислишь. Духовая секция у нас, например, из группы "Маркшейдер Кунст", гитарист - Дмитрий Кежватов (поигравший в группах "Тараканы!" и "Приключения электроников". - Прим. ред.), если это важно, то на сцену нас выйдет 12 человек...

Ваш проект по форме схож с "Поп-механикой" Сергея Курехина, хотя он всегда любил авангард, джаз и крупную музыкальную формы, а вы мастер музыки потяжелее. Впрочем, сравнение с "Поп-механикой", наверное, было более справедливым в середине "нулевых", а теперь уже нет?

Евгений Федоров: Сравнение с "Поп-механикой" не справедливо, если не брать во внимание то, что мы тоже стали своего рода сборной музыкантов Санкт-Петербурга, а теперь еще и Москвы. И в отличие от "Поп-механики" - у нас не импровизационная музыка, не провокативная. А строгая песенная форма. И исполняем мы многое - вплоть до симфоджаза. Хотя и у нас в силу музыкальной логистики не всегда кто-то может выйти на сцену, потому что все ребята играют в больших группах. И постоянно на гастролях. Выручает то, что у нас много друзей, которые с нами с самого начала и готовы временно заменить друг друга. Как мы тогда репетируем? Перед концертом собираемся два-три раза, чтобы все вспомнить, распределить роли, договориться об импровизациях - сколько они будут на этот раз длиться.

В шестой раз столичный Политехнический музей проводит фестиваль научных фильмов сразу на нескольких городских площадках - в этом году картины кинофорума будут демонстрироваться в Центре документального кино, кинотеатре "Октябрь" и пространстве Digital October. Также в рамках фестиваля в пятницу, 28 октября, состоится вечеринка на Даниловском рынке, которая выглядит одним из самых интригующих событий всего фестиваля.

Дело в том, что эта вечеринка приурочена к специальному показу фильма Андреаса Йонсена "Жуки". В картине рассказывается история некоммерческой компании Nordic Food Lab, базирующейся в Копенгагене. Сотрудники компании изо всех сил готовятся к грядущему перенаселению Земли. Перенаселение неминуемо вызовет нехватку ресурсов, причем самых простых - пищевых. Вот тут-то и настанет звездный час Nordic Food Lab, которая уже сейчас придумала, как изменить рацион жителей планеты, чтобы еды хватило на всех. Нужно всего-то перейти на поедание насекомых. Сотрудники лаборатории вместе с шеф-поваром одного из самых известных ресторанов мира Noma отправляются в гастрономическое путешествие по самым заповедным закоулкам планеты, жители которых являются заядлыми инсектофагами, и приходят к выводу, что жуки, кузнечики и тараканы - не только вкусно, но и полезно. Чем будут угощать гостей вечеринки на Даниловском рынке, можно только представить.

Также следует обратить внимание на фильм Алекса Гибни "Стив Джобс: Человек в машине". Это не очередное житие создателя компании Apple, а критический взгляд на одну из ключевых фигур в истории развития технологий конца XX - начала XXI века. Этот фильм сделал режиссер, который любит копаться в противоречивых материях, до этого Гибни снял документальные картины о саентологической церкви, Джулиане Ассанже и внешней политике США. В "Человеке в машине" Гибни концентрируется на интервью с людьми, которые близко знали и не обязательно любили Джобса - с его коллегами и соратниками. Перед нами - попытка создать реалистичный портрет человека, со всеми его недостатками и шероховатостями. Среди других событий фестиваля фильм Вернера Херцога "О, Интернет! Грезы цифрового мира".

С таким вызывающим заголовком выпущен в свет сборник рассказов современных авторов. Как уже понятно из названия, объединены они темой взаимоотношений мам и детей.

Одного ребенка мать откровенно не любит, другого любит так, что для остальных места рядом быть уже не может. Как завоевать материнскую любовь и как от нее оградиться, если она переходит все мыслимые границы?

В сборник вошли рассказы Марии Метлицкой, Стеллы Прюдон, Елены Усачевой, Анны Хрусталевой, Татьяны Булатовой, Маши Трауб, Оксаны Лисковой, Анны Федоровой, Елены Нестериной, Елены Исаевой, Максима Гуреева, Романа Сенчина, Максима Лаврентьева.

Как видно по гендерному составу авторов сборника, женщин мамы чужие и свои «достали» в большей степени. К примеру, рассказы Стелы Прюдон «Счастье Конрада» и Анны Хрусталевой «Ля бемоль третьей октавы» как будто написаны одной рукой. Речь в них о молодых мужчинах, чьи мамы не состоялись в собственной профессиональной и семейной жизни и посвятили себя без остатка юным «гениям». Конрад руками мамы строит карьеру по партийной линии в Бундесвере, Ивана мама продвигает в знаменитые пианисты. Молодые мужчины хотели бы наладить и личную жизнь, но разве такие мамы это позволят? И вот уже и сами они согласны: никто лучше мамы не окружит заботой, пониманием, теплом.

Окутанный заботой, словно пуховым одеялом, Конрад быстро оклемался: он уже и не помнил, почему так сильно страдал еще неделю назад.

Стоит ему только сказать, что он о чем-то подумал, как мама тут же пытается уложить его в постель, обложить горчичниками, напичкать всей возможной народной медициной, и в завершение ритуала незамедлительно вызвать неотложку».

Цитаты из разных рассказов, а почерк у мам один: думают, что любовь, а на самом деле – эгоизм чистейшей воды.

И в этом случае повезло, если рядом с мамой вовремя окажется настоящий мужчина. Если кто и сможет остановить безумную мать, разрывающуюся между подготовкой школьных презентаций, рисованием стенгазет и лечением разбитых коленок любимого сыночка, то это он. Такое развитие событий – в рассказе Елены Усачевой «Когда взорвется Кракатау».

Но бывает в жизни и совершенно полярная ситуация: мама в тебя не верит, считает никчемным, а ты изо всех сил стараешься ей доказать обратное. Таков герой рассказа Марии Метлицкой «Алик прекрасный сын». Он очень любит маму, старается быть послушным, хорошо учиться, но мать упрямо не замечает успехов сына, обожая при этом совершенно глупую, некрасивую и внешне, и внутренне дочь. Алик все доказывает и доказывает маме, что он прекрасный сын: блестяще окончил вуз, переехал в Америку, купил дом на побережье и не только себе, но еще и маме. А мама все так же его игнорирует - все разговоры и заботы ее об Инночке.

На похоронах Алик безутешно плакал. Поставил Кларе памятник из розового мрамора. Написал трогательную эпитафию. Заказал у недешевого художника Кларин портрет по фотографии. Повесил его в спальне. Под портретом стояли живые цветы – всегда. Перед сном он тихо бормотал:
- Спокойной ночи, мамочка.

Просто диагноз. Но разве в жизни вы не встречались с такими Конрадами, Иванами, Аликами и их мамами. А сколько раз сами в течение дня вы звоните чаду, чтобы спросить, что поел, что делал, с кем гулял, даже если ему не 5, а 35?

В общем, ироничные и легкие рассказы станут хорошей возможностью для размышления и самоанализа.